Жена Эдсона оказывается практически сразу после родов уехала к себе обратно в Омск.
Я только сейчас узнала об этом.
Он продолжает звонить. Иногда я беру трубку. Он начинает что-то говорить по-португальски- растяжно, будто плачет, я смутно разбираю "прости", "жизнь" и "любовь". Я говорю, что не понимаю. Он не реагирует- все говорит и говорит. Заканчивает стандартно- "yo te esperare"- я буду ждать тебя. Я молчу. Тихо "tambien"- тоже. Хотя ни капельки не жду. Но ему плохо. Я чувствую, я знаю. И вот сейчас пришла , видимо, моя очередь- звонить и долго-долго говорить ему... По-русски... Зная, что он ничего не поймет... Говорить о том, что грабли были граблями, они никогда не изменятся. О том, что я рыдала два дня, узнав о рождении его дочери. Истерила, ненавидя себя, тебя и всех вокруг. О том, что сейчас мне нужен стакан молока и поцелуй на ночь. О том, что никто, кроме мамы, обо мне не позаботится.
Я хочу вернуть только один день, Эдсон- день нашей последней встречи, когда ты еще не знал, что стал отцом, и мы ехали в метро, крепко держась за руки, строя планы, ругаясь матом на всех языках мира. Я люблю наши воспоминания. Я люблю вспоминать моменты, когда мужик(ты т.е) выполнял должные функции- доминировал, защищал, оберегал и заботился. Срать, что изменял. С Р А Т Ь! Мне нужно это вранье. Я хочу тепла. И больше ничего. Как раньше, Эди. Сейчас мне его не хватает. Ври, изменяй, лукавь. Только продолжай звонить и вести монологи. Я ничего не понимаю, но понимаю все. Все, до единой строчки. Держись. Мы выплывем.